МАМА МОЛИЛАСЬ СВЯТИТЕЛЮ НИКОЛАЮ

Сегодня ваша, уважаемые читатели, собеседница — киевлянка Вера Кузьминична Титенкова. Когда началась Великая Отечественная война, маленькой Вере было восемь лет. Она — свидетельница оккупации столицы Украины фашистскими захватчиками. Послушаем…

Когда немцы входили в город, мы были на Владимирской улице. Там жила наша родственница. И когда началась война, мы решили быть вместе. Я видела, как они шли. Как шли фашисты по нашему городу…

До оккупации помню: иду в школу (а она была возле вокзала — железнодорожная школа № 6), и в это время — взрыв бомбы. Фашисты хотели попасть в вокзал. Бомба упала на площадь (напротив вокзала). Осколок ударил мне в портфель.

…Мы стояли на балконе дома по Владимирской и видели: рано утром со стороны Софийского собора ехали три мотоциклиста: один впереди, двое по бокам, а позади — конница. Они остановились напротив входа в университет. Конники окружили скверик. Из скверика выволокли мальчишку лет 15 с винтовкой.

В это время из здания университета вышли три молодые женщины в вышиванках, с хлебом-солью.

Фашисты поставили мальчика под красную стену и расстреляли.

Весь Юго-Западный фронт, защищавший Киев, был разбит или пленен. Можете представить, сколько там было военных.

Мы жили на Воздухофлотском шоссе, у нас был свой домик. И каждое утро в течение нескольких дней, только начинало светать, немцы уже вели пленных по этой улице. Колонны были очень длинные. Вели эсэсовцы в черной форме с собаками. Тут же выбегали из домов женщины и смотрели — нет ли своих. Наш папа также оказался в плену. И мы тоже выходили.

И, видно, они этих пленных не кормили. Люди были ослабевшие, некоторые падали. Я увидела, как упал большой мужчина. Говорю: «Мама, почему он упал, он же такой большой, сильный?». Он упал на колени, немец подошел, а он ему: «Пан, у меня дома киндер!». А его фашист штыком заколол. Вот так они убивали всех, кто падал. За колонной ехала телега с полицаями, которые тут же выкапывали неглубокие ямы (улица была не асфальтирована) и закапывали трупы.

Когда много позже начали реконструкцию этой улицы и укладывали асфальт, я думала: «Господи, это же по трупам кладут, как же так?». И потом, 9 мая, в день Победы, когда я пошла на могилу бабушки на Соломенское кладбище, то, возвращаясь по центральной аллее кладбища, увидела могилу, и возле — очень много цветов. Подошла и прочла: «Здесь захоронены останки пленных, обнаруженные при реконструкции улиц города Киева». Я даже обрадовалась! Думала: «Косточки пленного, последние минуты жизни которого я видела, тоже здесь лежат». Купила букет и принесла ему и всем, кто там лежит.

…Мы же, провожая колонны пленных, высматривали папу. Через некоторое время приходит к нам домой бывший пленный и приносит от папы записку. И говорит, что папа находится в Кременчуге, в лагере. И еще говорит: «Пойдите туда, вызовите такого-то полицая, и он поможет. Но приготовьте ему подарок».

До Кременчуга около 300 км. Транспорта никакого не было. Шли пешком. Мама берет двоих знакомых, мужа с женой, и идут выручать папу. Они взяли саночки — уже была зима. И мешки для табака. Когда пришли в лагерь, вызвали этого полицая, договорились с ним, а мама вручила ему большие натуральные рукавицы. И он сказал: «Через три дня твой муж будет дома».

И действительно, папа через три дня встретился с мамой и рассказал, что накануне этот полицай подошел к нему вечером и говорит: «Завтра утром будет построение, а ты становись третьим». Папа стал третьим, а третьего, видимо, для каких-то пропагандистских целей, отпустили. Одного — на весь лагерь, — можете себе представить?! Это все молитвы.

Мама ничего не делала без благословения. До ареста в 1937 г. отца Михаила Едлинского она духовно окормлялась у него. Была на вечернем богослужении накануне его ареста, после которого он уже не вернулся. Арестовали и отца Александра Глаголева. Они недалеко служили друг от друга. А после того как арестовали отца Михаила, мама стала ходить за духовным советом и благословением к схиархиепископу Антонию (Абашидзе).

Она мне рассказывала, что, когда закрыли Лавру, владыка Антоний был болен. И его какая-то женщина забрала в свой частный дом. Пришли его арестовывать, а она вышла и сказала: «Вы можете взять его только через мой труп, убейте меня, потом берите его». Они развернулись и ушли, по молитвам его, конечно. Ну и мама всегда на все брала благословение. И когда она пошла спасать папу, она взяла у владыки благословение и попросила его молитв. Когда мама с попутчиками возвращалась из Кременчуга, наменяв табака, то на границе с Киевской областью их остановил полицай.

Двое маминых спутников прошли, а ее остановил. «Что везешь?» Мама сказала, что была там-то и там-то. Сказала, как было. А он говорит: «Нет. Партизанам везешь — идем обратно». Мама плакала, умоляла — ничего не помогло.

Приводит он ее к какому-то частному дому, говорит: «Стой здесь». И забрал санки с табаком. Мама стоит. Вдруг через забор выглядывает какая-то женщина и говорит: «Жіночко, біжіть звідси! Бо хто в цей дім заходить — живий не вертається».

Мама молится и отвечает этой женщине: «Ничего, я не одна». И тут ее зазывают в этот дом.

Мама потом вспоминала: «Это было очень страшно! Даже сейчас говорю об этом и жутко становится. Эсэсовец! Такой страшный! Бандитская рожа…».

А по комнате на полу рассыпан табак. Переводчик переводит. Мама рассказывает, как было, что в лагере ее муж, и она ходила туда. А он — нет. «Партизан — расстрелять». И в это время в дом заходит немец высокого ранга, уже не в черной одежде, не эсэсовец, а в серой одежде и сразу — к маме. Мама ему отвечает на все вопросы. И вот один — отпустить, а другой — расстрелять. Отпустили.

Мама пулей выскочила на улицу. Она всегда говорила, что Николай Угодник ей помог.

— Часто молилась, наверное, Ваша мама Святителю Николаю?

— Конечно! Она все время ему молилась. И папа молился. Поэтому и удалось ему вернуться…

…Мама побежала подальше от того дома.

Мама бежит — хочет догнать своих спутников. Ведь одной опасно было ходить. Около 300 км нужно пройти... Спрашивает у встречных: «Вы не видели мужчину и женщину?», — «Бачили, бачили, але це вже далеченько». Мама выбегает на какую-то горочку. И далеко — две точечки. Она кричит — не слышат. И люди, которые шли туда и обратно, стали хором звать. Точечки остановились. Мама догнала, выбилась из сил. Они соединили двое саночек. Уложили ее и везли, пока она пришла в себя.

Дома мама благодарила Бога. А через три дня пришел папа.

…В Киеве немцы устраивали облавы. На улицах хватали людей. Женщин и детей отправляли в Германию на работы, мужчин часто расстреливали.

И тогда схиархиепископ Антоний благословил маму забрать всю семью и уходить из Киева. И указал адрес — Узинский район, совхоз им. Воровского. Это за Белой Церковью. Пешком — 150 км. Мама потом не раз проходила это расстояние туда и обратно: бабушка осталась в оккупированом Киеве и надо было ей продукты носить. Один раз взяла меня с собой.

Когда мы туда пришли, нас поселили в бараке. Беженцев было много. Комната была большая и я помню, что кровати стояли в три ряда.

Папа был строитель и сразу показал себя. Помогал всем, крыши крыл — все делал. Ему дали полдома. Поле, потом проселочная дорога и вот вдоль дороги — дома.

Вторую половину занимал какой-то Петро с женой. У нас там появилась корова, куры. Земли — хоть отбавляй.

Засадили грядки. Ходили в Киев, чтобы бабушка не умерла с голоду.

А как останавливались мы! В любую хату постучишь — и тебя принимают на ночь. В любую хату!

— Не то, что сейчас, Вы хотите сказать…

— Что Вы! Сейчас уже нет такого… Нет. А тогда люди были очень отзывчивы, внимательны и добры. Почти всегда нас кормили, чем Бог послал.

А однажды остановились у хозяйки с пятью детьми. У детей волосы были такие запутанные… Я села распутывать — по одной волосинке, чтобы не больно. Попричесывала их, взяла у мамы мыло, помыла головы. Хозяйка говорит: «Жіночко, залиште нам цю дівчинку!». Мама удивляется: «Як це я залишу?!». Ну, в общем, и дети просили, и хозяйка — и мама оставила меня, пока не вернулась обратно.

— А чем занимались, кроме своего хозяйства? Это совхоз был?

— Нет. Никакого совхоза не было. Папа ходил, помогал строить частным образом. Работы было много. Мужчины в основном в армии были, так что мужская рука была нужна.

И вот немцы, когда наши их погнали, отступали и по нашей проселочной дороге. Слух о том какой-то, наверное, был, потому что папа вовремя вырыл пещеру. Вход — под стойлом коровы. Люди туда и ныряли. И мой старший брат. Ему было в 1943-м уже 18 лет.

— То есть, прятались от фашистов?

— Да, когда немцы отходили, они туда и спрятались — два брата мои и отец. А вот Петро не спрятался почему-то. Или не успел, или что еще… И сидел в скирте, в соломе. Как сейчас помню — луна была светлая и большая. И было видно, как днем.

Немцы в каждый дом заходили и расстреливали мужчин. Боялись: они отходят, а мужчина возьмет оружие и будет стрелять… Они уже всего боялись. Знали, что натворили на нашей земле. А неподалеку жил еще один Петро. Его называли «куркулем». Он выходил в поле и всегда говорил: «Оце усе було моє… Колись було моє…». Ненавидел советскую власть и, когда немцы зашли к нему, сказал: «В следующем доме есть трое мужчин». Это наш сосед Петр, папа и мой старший брат.

И вот сидит у нас в комнате жена Петра, мама, я лежу на кровати. Грохот — ломятся в дверь. Мама перекрестилась, открывает. Стоит немец, держит свою лошадь (немцы были верхом), заходит в комнату. Мама сразу показывает на моего брата и говорит «больной», а немцы боялись больных. Фашист из комнаты. И вывел маму. Спрашивает: «Где мужчины?». Мама говорит: «Да нету у нас никаких мужчин». Немец идет вокруг дома, потом дает маме повод лошади, говорит «стой», а сам — искать, где мужчины. И что мама делает? Прыгает в туалет, в эту дырку! Немец подошел, выругался, выстрелил в воздух несколько раз, а ему уже кричали-звали. Сел на лошадь и ускакал.

А Петр, который засел в скирте, видел все, подошел к туалету и спрашивает: «Кто там?». Мама говорит: «Это я!». И держится руками изнутри за дырку. Он и вытащил. И мама через поле побежала в первый попавшийся дом.

Хочу и еще раз подчеркнуть: какие были люди! Маму обмыли, напоили каким-то чаем, положили на печку, и она проспала там до утра.

А утром пришли наши. Молодые такие ребята, красивые. Их было человек пять. Мама уже вернулась, и курицу им, и яйца, и все-все-все. Утром ускакали дальше, они на лошадях были.

И у нас к тому моменту появилась лошадь. И на следующий день погрузили все вещи на повозку, запрягли, меня посадили сверху, корову привязали сзади, для курицы папа смастерил какую-то клетку — и в таком виде мы приехали в Киев. С коровой! Папа построил для нее сарай. И эта корова была у нас аж до 60-х годов. Пока Хрущев не запретил держать в городе живность.

— Вы жили в частном доме?

— Нет. Папа работал прорабом. Строил. По этой улице. Сейчас для прорабов ставят вагончики, а тогда — деревянные временные дома. А когда закончили строительство, начальник выписал папе кирпичи и говорит: «Обложи, и будет квартира, тебе и бухгалтеру». (Жили мы тогда на улице Короленко, и было нас 15 человек в одной комнате.) Ну мы туда и переехали, папа русскую печку сложил. У нас — три комнаты и кухня. А рядом — сарай для коровы.

Это сейчас на этой улице все застроено, а раньше здесь были яры и мы катались на санках.

Однажды мама послала меня пасти корову. На улице — дождь. Я взяла черный зонтик. И иду… А я так любила эту корову, она была мне как подружка! Такая хорошая, такая ласковая! И я иду, накрыла зонтиком себя и ее голову. Спустились мы вниз, к железной дороге, дождик перестал, я легла на травку, держу этот зонтик, привязала веревку к зонтику. А корова ж как: ест, ест, а потом головой раз — и дернет. И вот она выдернула у меня этот зонтик. И как увидела что-то черное сзади! Как начала бегать! Я кричу: «Миленькая, остановись, ну, пожалуйста!». Но она, пока не разодрала этот зонтик в клочья — не остановилась.

Вернулась я домой — зонтик разодран, испуганная корова не дала молока… Вот так я пасла корову.

После окончания войны нескольких фашистов повесили на нынешнем Майдане Независимости.

Объявили, что будут их казнить, фамилии перечисляли. Вешали тех, кто зверствовал во время оккупации. И мы ходили на Майдан и смотрели, как их вешали.

— И сколько человек тогда повесили?

— Человек 30, кажется. Я не помню точно.

— Это тех, кто в Киеве были?

— Наверное. Подробностей не помню.

— А где Вы работали после войны, после учебы?

— Работала в проектном институте судостроения. У нас сейчас многие говорят: «И это не так! И это плохо!». Все смотрят друг на друга — кто как живет. Многие — в состояни подавленности и уныния. А после войны люди были радостные и светлые, хотя не хватало самого необходимого.

Во время войны люди знали, что будет хорошо! На горизонте было что-то хорошее. А сейчас на горизонте ничего нет… Хотя уныние — грех. Все равно — грех.

— Да, сейчас посмотришь: у людей есть во что одеться, есть что кушать. Но при этом многие пребывают в унынии… А во время войны и после войны был подъем. Почему?

— Потому что люди надеялись и знали, что будет хорошо.

— А сейчас не надеются?

— А сейчас — нет. Сейчас такой развал! И чем дальше, тем хуже. Материально в те времена жили гораздо хуже, но подъем был.

— Полки супермаркетов ломятся от товаров, но при этом у людей полная неудовлетворенность жизнью…Что же дает радость жизни для верующего человека и сейчас?

— Вера. Только вера. А тогда…. Во-первых, страна победила! Во-вторых, даже те, кто голодал и кому тяжело было — знали, что впереди рассвет.

— Была надежда. Люди жили надеждой…

— Моя мама, как я уже говорила, была у отца Михаила Едлинского накануне его ареста. Она о нем очень хорошо отзывалась. Он был замечательный батюшка. Дал маме молитву и сказал, чтобы она научила нас, детей, чтобы мы читали эту молитву утром и вечером. И ни один волос с головы не упадет. Мама заставляла нас, и мы читали эту молитву ежедневно. И, в конце концов, война прошла, а у нас не выпал ни один волос. Все из нашей семьи остались живы и целы, что было в то время огромной редкостью.

Поскольку мы были детьми, батюшка дал молитву в стихах:

Господи, Боже, склони Свои взоры к нам, истомленным суровой борьбой.

Словом Твоим подвигаются горы, камни — как тающий воск пред Тобой.

Тьму отделил Ты от яркого света. Создал Ты Небо небес.

Землю, что с трепетом жизнью согрета, весь мир Ты наполнил скрытых чудес.

Создал Ты рай и изгнал нас из рая. О Боже, опять нас к Себе возврати!

Мы истомились, во мраке блуждая. Мы, грешные, прости нас, прости.

Не искушай нас бесцельным страданием, не утомляй непосильной борьбой.

Дай возратиться нам с упованием, дай нам, Господи, слиться с Тобой.

Имя Твое — непонятно и чудно. Боже наш, нам помоги!

Беседовала и записала Анастасия Лаговская