«ПОГИБ ПОЭТ!». (K 175‑летию со дня смерти А. С. Пушкина)

"Дуэль Пушкина с Дантесом".
А Наумов, 1885 г.

Знаменитые стихи Михаила Лермонтова «Смерть поэта» были написаны под непосредственным впечатлением от известия о гибели Александра Пушкина и сразу же разошлись в списках по Санкт-Петербургу. Новость действительно молниеносно облетела город (ведь о случившейся за два дня до того дуэли и тяжелом ранении поэта все уже знали) и вызвала очень разную реакцию,
далеко не совпадавшую с разделением на классы и слои общества.

Город превратился в бурлящий котел догадок, мнений, сопереживания, злорадства и праздного любопытства, — все это вынудило Лермонтова ёнесколько дней спустя дописать к своему стихотворению еще 16 гневных, осуждающих строк: о «жадной толпе» у трона гения, о неподсудности светских палачей, о Божием суде за «мысли и дела».

27 января (8 февраля по н. ст.) 1837 г. на тогдашней окраине Санкт-Петербурга, в районе Черной речки близ Комендантской дачи состоялась дуэль на пистолетах между камер-юнкером Александром Пушкиным и поручиком бароном Жоржем Шарлем де Геккереном (Дантесом). Пушкин был тяжело ранен в живот, у Дантеса оказалась прострелена рука. Через два дня поэт умер.

Хроника событий, предшествующих дуэли, изучена и расписана по дням благодаря похвальной привычке современников Пушкина вести постоянную переписку, дневники, писать мемуары. По часам и минутам известно течение последних двух дней жизни поэта — сохранились записи лечащих докторов, бюллетени о состоянии умирающего, записки близких, друзей, знакомых с надеждами и вопросами. 

Сама смерть и последующее отпевание вызвали не только общественный, но и политический (в слухах и умонастроениях после смерти поэта власть улавливала намек на существование тайного революционного общества, членом или главой которого мог быть Пушкин), и международный резонанс (на отпевании в полном составе присутствовал дипломатический корпус; один из посланников заметил, что здесь впервые узнал о том, что Пушкин — «ваша национальная гордость»).

Но при точной определенности дат, фактов, личностей, даже слов — сама общая картина, мотивация поступков, объяснение эмоций теряется во множестве теорий, начало которых было положено в тех самых письмах и мемуарах современников. События в семье Пушкина поначалу казались очевидными, неприлично открытыми, «сентиментальной комедией», поводом для светских сплетен и пересудов. Очень немногим были известны отдельные подводные камни этой истории, но заботами самого Пушкина всей правды не знал никто.

Дуэль и смерть перевернули события вверх ногами. Задним числом вспоминались взгляды, жесты, слова. Вдруг становились известными новые детали, факты. В письмах близкого окружения поэта начинает сквозить мотив семейной драмы как явной причины трагедии. Но что предполагалось под тайной причиной? Об интригах и злобе света писали друзья поэта, писал сразу же Лермонтов. О личном внутреннем кризисе Пушкина говорят отдельные тревожные наблюдения наиболее чутких его знакомых. О цензурном и государственном давлении также было известно, хотя и не принято обсуждать вслух.

Показательно, что никто из действительно близких и долгое время знавших Александра Пушкина людей не захотел оставить свои мемуары. Писали письма, публиковали неизвестные материалы, устными советами и комментариями помогали первым собирателям воспоминаний о поэте. «Чтобы не пересказать лишнего или не недосказать нужного — каждый друг Пушкина должен молчать. По этой-то причине пусть пишут о нем не знавшие его», — писал один из таких друзей Сергей Соболевский.

Легенда поэта жила уже тогда, тем ярче и величественней, чем дальше она находилась от центра событий. Более того, отдельные витки этой легенды возникали вполне сознательно, стараниями друзей Пушкина (история о верноподданнических благословениях Пушкина в адрес царя была составлена Жуковским, беспокоившимся о семье поэта и судьбе его произведений, на основе более приземленного обмена записками, где Пушкин просил прощения за дуэль, а царь обещал позаботиться о жене и детях поэта), или же невольно, от собственного взгляда на ситуацию (знаменитая в советском пушкиноведении фраза Николая I «Пушкина мы насилу заставили умереть как христианина» отражала сугубо личное отношение царя, хотя Жуковский свидетельствует, что поэт пожелал исповедаться и причаститься вскоре после того, как его привезли смертельно раненого домой).

Легенда отчасти заслоняла живую, неординарную и противоречивую личность Александра Пушкина, но именно она смогла противостоять бесконечным сплетням высшего света и праздному любопытству в обществе. Свидетельства современников говорят о том, что непосредственно заклятых врагов и ненавистников у Пушкина было относительно немного, впрочем, как и действительно верных, преданных душой и телом друзей. Остальные, с уклоном в одну или другую сторону оценки происходящего, обсуждали новости, скупали книги умершей знаменитости, сочувствовали Пушкину по случаю смерти, сочувствовали Дантесу по случаю решения военного суда о дуэли.

* * *

По существующим законам, действовавшим со времен Петра I, участие в любых поединках, как непосредственное, так и в качестве секундантов, каралось смертной казнью, независимо от исхода дуэли. На них и опиралось предварительное решение военного суда, но заключительное решение, предоставленное царю, предлагало смягченные меры, как для Дантеса, так и для секунданта Пушкина Данзаса, «преступный же поступок самого камер-юнкера Пушкина… по случаю его смерти предать забвению».

Жорж Шарль Дантес де Геккерен был разжалован в рядовые и под стражей выслан за пределы России в конце марта того же года. Впрочем, дожил он до глубокой старости, сделал блестящую политическую карьеру во Франции (был членом французского сената, командором Почетного легиона при Второй империи), сотрудничал с русским посольством в Париже в качестве осведомителя, нажил большое состояние и спустя много лет говорил, что история с дуэлью обернулась ему на пользу, ибо в России он никогда бы не добился того успеха и благополучия, которые обрел во Франции.

Великий поэт был убит обычной, непримечательной в своих карьерных стремлениях личностью. Для общества все произошедшее было трагической развязкой честной дуэли, для Пушкина это была смертельная попытка разрубить гордиев узел. Попытка, о которой сто лет спустя другой великий поэт Александр Блок, выступая на пушкинском вечере, скажет: «Поэт умирает, потому что дышать ему больше нечем».

Екатерина Усачева

ВО ДНИ ВЕЛИКОГО ПОСТА...

Отцы пустынники и жены непорочны,

Чтоб сердцем возлетать во области заочны,

Чтоб укреплять его средь дольних бурь и битв,

Сложили множество божественных молитв;

Но ни одна из них меня не умиляет,

Как та, которую священник повторяет

Во дни печальные Великого поста;

Всех чаще мне она приходит на уста

И падшего крепит неведомою силой:

Владыко дней моих! дух праздности унылой,

Любоначалия, змеи сокрытой сей,

И празднословия не дай душе моей.

Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья,

Да брат мой от меня не примет осужденья,

И дух смирения, терпения, любви

И целомудрия мне в сердце оживи.

Это стихотворение написано Пушкиным в 1836 г. В его основу положена молитва преподобного Ефрема Сирина.

НЕОБЫЧНЫЙ ПОЭТИЧЕСКИЙ ДИАЛОГ

А. С. Пушкин написал это стихотворение в день своего

29-летия, но опубликовал лишь через год.

Дар напрасный, дар случайный,

Жизнь, зачем ты мне дана?

Иль зачем судьбою тайной

Ты на казнь осуждена?

Кто меня враждебной властью

Из ничтожества воззвал,

Душу мне наполнил страстью,

Ум сомненьем взволновал?..

Цели нет передо мною:

Сердце пусто, празден ум,

И томит меня тоскою

Однозвучный жизни шум.

Митрополит Московский и Коломенский, святитель Филарет (Дроздов, 1782–1867), хорошо знавший и высоко ценивший талант поэта, чтобы помочь ему преодолеть духовный кризис, вскоре написал свой ответ.

Не напрасно, не случайно

Жизнь от Бога мне дана,

Не без воли Бога тайной

И на казнь осуждена.

Сам я своенравной властью

Зло из темных бездн воззвал,

Сам наполнил душу страстью,

Ум сомненьем взволновал.

Вспомнись мне, забвенный мною!

Просияй сквозь сумрак дум —

И созиждется Тобою

Сердце чисто, светел ум.

В ответ Пушкин написал стихи, посвященные

святителю Филарету:

В часы забав иль праздной скуки,

Бывало, лире я моей

Вверял изнеженные звуки

Безумства, лени и страстей.

Но и тогда струны лукавой

Невольно звук я прерывал,

Когда твой голос величавый

Меня внезапно поражал.

Я лил потоки слез нежданных,

И ранам совести моей

Твоих речей благоуханных

Отраден чистый был елей.

И ныне с высоты духовной

Мне руку простираешь ты,

И силой кроткой и любовной

Смиряешь буйные мечты.

Твоим огнем душа палима

Отвергла мрак земных сует,

И внемлет арфе серафима

В священном ужасе поэт.