«НЕБЛАГОДАРНЫЙ РОД ИСКУССТВА» (к 100-летнему юбилею переводчика Николая Любимова)

«Неблагодарным родом искусства» назвал художественный перевод один из лучших русских советских переводчиков ХХ в. Николай Михайлович Любимов. Фраза горькая, однако правдивая. Обычно мы находим в книге фамилию переводчика, только если перевод плох. О значительной переводческой деятельности многих писателей привыкли упоминать в конце длинного списка их авторских работ, как нечто второстепенное. Мы почти что приучены думать, что писатели вынуждены заниматься переводами от безысходности, а языковеды — по обязанности.

Обилие современных компьютерных средств перевода должно было бы усугубить такое впечатление, но на самом деле доступность процесса привела к пониманию его сложности. Можно несколькими щелчками машины сделать перевод слов, но мысль, тем более — образ, все равно уйдет, в лучшем случае — недопонятой, в худшем — искалеченной. И тогда с полок достаются книги по искусству перевода, в интернете создаются сообщества для обсуждения почти детективных тонкостей поисков единственно верного слова. Почетное место в этом ряду занимают работы и переводы (во многом — эталонные) Николая Михайловича Любимова.

Он прожил 80 лет. В конце прошлого года с разницей в месяц незаметно прошли сразу две его памятные даты: 100-летие со дня рождения и 20 лет со дня смерти. Мы знаем и не знаем Любимова. Для большинства он растворяется за страницами его блестящих переводов Сервантеса, Боккаччо, Мольера, Бомарше, Флобера, Мериме, Стендаля, Доде, Мопассана, Пруста, Шиллера — список можно было бы продолжать, дополнив названиями самих произведений и… составив из них значительную часть школьной программы. Но сами писатели, переводимые в других странах и переводящие авторов других стран, за «растворением» всегда умели разглядеть переводчика и не скупились на комплименты. «Любимов переводит так, что за книгой видна его личность», — писал Вениамин Каверин, а Борис Зайцев признавался, что только после перевода Любимова наконец понял и оценил «Дон Кихота».

Передать всю полноту чужого духовного богатства можно только через свои душевные глубины. А Николай Михайлович был человеком не только обширных знаний (окончил переводческий факультет Института новых языков в Москве, постоянно совершенствовался в свои познаниях, очень много читал), но и большого сердца, чистой души. Многие из знавших Любимова писали о нем как об удивительной личности, будто «сотканной из любви» — «любви ко Всевышнему, любви к православному церковному пению, к мировой культуре, к русскому слову». Причем любовь эта была деятельная, радостная. Он всегда готов был делиться всем, что имел, в первую очередь — знаниями, опытом, дружбой.

Способность к любви, самоотдаче и доброте для Николая Михайловича была еще и семейной чертой. Тетка его матери, фрейлина Анастасия Гендрикова, в свое время была арестована вместе с царской семьей и добровольно разделила ее участь. Мать — Елена Михайловна — была осуждена на годы лагерей, как проживавшая на оккупированной территории во время Второй мировой войны. Три года сибирской ссылки выпало на долю и самого Любимова. Но ничто из трагедий и драм жизни не могло вытравить в душе Николая Михайловича ощущения гармонии и всеединства Божьего мира. «Труд души» — это и о переводе, и о жизни Любимова. Труд, лишь немного приоткрытый в авторских работах — воспоминаниях и очерках — Николая Любимова.

Фразу о «неблагодарном роде искусства» Николай Михайлович продолжил: «которому я полу-вынужденно, полу-добровольно и, по всей вероятности, зря отдал жизнь». Грустная фраза в конце долгого пути... И тем не менее переводы Любимова оставили нам согревающий свет его замечательной души.

Екатерина Усачева