МИХАИЛ КОЦЮБИНСКИЙ. ХАРИТЯ

В печи пылал огонь, красным языком лизал устье. В маленькой хате было сумрачно, по углам стояли тени. На постели лежала больная женщина и стонала. Это была Харитина мать. Шесть недель прошло с тех пор, как умер ее муж, отец Харитин, и с тех пор бедная вдова тоскует и чахнет, а вот уже второй день, как совсем слегла. Слегла в самую страду, в горячую пору, когда все, кто может жать, отправились в поле убирать хлеб.

И у вдовы рожь поспела, да некому ее жать; сыплется спелое зерно на землю, а вдова лежит больная: тяжкий недуг связал руки и ноги, приковал к постели... Лежит бедная Харитина мать и думает, думает...

Скрипнула дверь.

— Это ты, Харитя? — послышался слабый голос больной.

— Я, мама!

В дверях показалось сначала ведро с водой, налитое до половины, затем наклоненная к ведру русая головка, а затем приподнятая правая рука. Харитя вошла в хату и поставила ведро возле печи. Девочке было восемь лет. 

Видно, очень уж тяжелым было для Харити это ведро, потому что, поставив его на пол, некоторое время стояла она неподвижно, опершись на шесток и тяжело дыша. Левая рука от непривычной тяжести онемела, и Харитя не могла ее согнуть. Но это длилось лишь одну минуту. В следующую — метнулась Харитя к полке, легко, как козочка, вскочила на лавку, сняла с полки горшок и поставила его возле ведра.

— Что ты делаешь, дочка? — спросила мать.

— Ужин буду варить, мама.

Больная только вздохнула.

А Харитя и в самом деле занялась ужином. Сполоснула пригоршню пшена, кинула щепотку соли и две-три картофелины, налила в горшок воды и придвинула его к огню. Любо было глядеть на ее маленькие загорелые ручки, быстро управлявшиеся с делом. Большие серые глаза из-под длинных черных ресниц глядели внимательно и умно. 

Смуглое личико раскраснелось, пухлые губы приоткрылись, — вся она была поглощена работой. Она забыла даже о новой красной ленте, которая дважды обвивала ее светло-русую, почти белую, головку. Лента эта была ее радостью, ее гордостью. Вот уже третий день, как крестная подарила ей эту ленту, а Харитя до сих пор не нарадуется ей.

Мать тихо застонала.

Харитя встрепенулась и подбежала к постели.

— Что вы, матуся? Может, водицы холодной? Что у вас болит? — ласточкой прильнула она к больной.

— Ох, дитятко мое милое! Все у меня болит: руки болят, ноги болят, головы не поднять. Вот помру, на кого же я тебя покину, сироту несчастную?.. Кто о тебе позаботится, кто вырастит?

Харитя почувствовала, что ее маленькое сердце заболело, как будто кто-то зажал его в кулак; слезы задрожали на ее длинных ресницах. Она припала к рукам матери и стала их целовать.

— Что мы будем делать, дочка? Вот пришлось мне слечь в самую страду... Хлеб стоит в поле несжатый, осыпается... И уж не знаю, как мне, бедной, больной горю помочь... Если хлеб не соберем — пропадем с голоду зимой!.. Ох, Боже мой, Боже!

— Не горюйте, мама! Не плачьте! Ведь Бог добрый, мама! Он поможет вам поправиться, поможет вам хлеб собрать... Правда, мама?.. Правда?..

II

Когда Харитя говорила эти слова, в беленькой головке ее мелькнула мысль: как это некому жать? А она что же? Еще в прошлом году ходила она с мамой в поле, видела, как мать жнет, даже сама брала серп и жала! Да она бы много нажала, если бы мать не разбранила за порезанный палец! Но в прошлом году она была еще маленькая, маленькими ручонками не могла удержать серпа, а теперь она уже выросла, набралась сил и руки больше стали. 

Харитя взглянула на свои руки. Ведь этими руками она принесла с реки полведра воды, хотя оно такое тяжелое, это ведро! Завтра, когда рассветет, встанет Харитя, накормит маму (хотя бы захотела поесть, а то, с тех пор как больна, одну воду пьет), возьмет серп и пойдет в поле. А уж как будет жать! Не разгибая спины! И представилась Харите сжатая нива, а на ней стоят копны и блестят на солнце, как золотые. И сама Харитя стоит на поле, смотрит на свою работу и думает, как бы свезти хлеб на гумно. 

Вот что она сделает: пойдет к крестному, обнимет его, скажет: «Крестный, дорогой мой, любимый! Я буду забавлять маленького Андрийку, буду его нянчить, только свезите наш хлеб на гумно и сложите в овин!». Он добрый, отец крестный, он ее послушает, свезет хлеб. А как обрадуется мать, когда Харитя придет к ней и скажет: «Вот видите, матуся милая, не говорила я вам, что Бог поможет нам собрать хлеб? Весь хлеб на гумне!». Мать от радости выздоровеет, прижмет дочку к сердцу, поцелует, и опять заживут они, веселые и счастливые, и не пропадут зимой с голоду...

В печи что-то забулькало, заклокотало, зашипело.

Это убегал кулеш.

Скорее кинулась Харитя к печи, отставила горшок, помешала, потом налила в глиняную миску горячего кулеша. Мать съела немного и положила ложку. Еда показалась ей невкусной. Харитя не то поела, не то нет, быстренько помыла посуду, поставила на полку, заперла наружную дверь и стала на колени перед образами молиться Богу. Она сложила ручки, крестилась, вздыхала и, подняв глаза, вглядывалась в икону, на которой был нарисован Бог Отец. 

Она верила, что Господь любит детей и не даст их в обиду. Ведь неспроста держит Он в руке золотое яблочко с крестиком; наверное, подарит это яблочко доброму, послушному ребенку. И Харитя детским своим голоском просила у Бога здоровья для больной матери, а себе силы выжать ниву. Эта мысль не давала ей покоя. Ей хотелось скорее дождаться утра. «Лягу сейчас спать, чтобы завтра раньше проснуться», — подумала Харитя и, поставив возле матери воду на ночь, легла на лавку. Но сон не смыкал ее глаз, он, видно, совсем покинул эту хату, потому что и больная мать не спала, стонала. Полная луна глядела в окно и рисовала на печке такое же окно со светлыми стеклами и черными рамами. 

Харитя поглядывала в тот угол, где лежал серп, и думала свою думу. А на дворе ночь такая лунная, светлая, хоть иголки подбирай. Харитя села на лавке и посмотрела в окно. Во мглистой дали, освещенной серебряными лучами луны, застыли широкие поля золотой ржи и пшеницы. Высокие черные тополи, как солдаты, выстроились рядами вдоль дороги. Синее небо было усыпано звездами. Звезды тихо мерцали. «А что, если бы сейчас выйти на поле? Э, нет! Боязно, волк выбежит из лесу, русалки защекочут, страшилища вылезут из пшеницы...» И Харите в самом деле стало страшно, она снова улеглась на лавке и отвернулась от окна.

— Почему ты не спишь, дочка? — спрашивает мать.

— Так... я сейчас усну, мама!

Мать стонет, а Харитино сердце охватывает горячая жалость. Бедная мама! Все болит у нее. Хоть бы добрый Бог дал ей облегчение! Но вот и больная мать, и копны на поле, и русалки, и волк, и светлое окно на печке сплетаются в какой-то забавной мешанине. Сон, залетев в хату, берет Харитю под свое крыло. Серебряный луч луны тихо светится на белой головке девочки, улыбается новым красным лентам, гуляет по смуглому личику и по мелким беленьким зубкам, выглядывающим из-за полуоткрытых пухлых губ.

Харитя спит сладким сном.

III

Рано встало золотое солнышко. Рано, вместе с солнцем, проснулась и Харитя. Наскоро сварила кулеш, покормила маму, съела и сама несколько ложек. Управившись, сняла с полки серп, положила в мешочек хлеба и луку и повязала голову пестреньким платочком. Потом поцеловала маму и говорит:

— Пойду я, мама, на улицу к девочкам, поиграю немного.

— Иди, дочка, только ненадолго...

Идет Харитя по деревне, и как-то ей чудно. Никогда не ходила она одна так далеко от дома. Вот уже и крайнюю хату миновала, вышла в поле и остановилась, заглядевшись вдаль на чудесный вид. И правда, хорошо было на поле, несказанно хорошо! Погожее голубое небо веяло на землю теплом. Золотилась на солнце спелая рожь. Краснело целое море пшеничных колосьев. 

По долине вилась речка, словно кто-то бросил новую синюю ленту на зеленую траву. А за речкой, под кудрявым зеленым лесом, вся гора покрыта роскошными коврами яровых. Ярко-зеленой краской горит на солнце ячмень, широко стелется пелена светло-зеленого овса, дальше темной ризой лежит просо. Меж зеленых ковров белеет гречиха, словно кто разостлал отбеливать холсты на солнце. В долине, за лесом, висит синяя мгла. И над всем этим раскинулось ясное голубое небо, звенит в воздухе веселая песня жаворонка. 

С пажити веет чудесным запахом созревающего зерна и полевых цветов. И хорошо Харите в поле, и страшно. Стоит она и не знает, идти дальше или возвращаться. Но мелькнула во ржи где-то далеко красная женская косынка, Харитя вспомнила больную маму и зачем пришла. Она двинулась по тропке между хлебов. И тут этот красивый пейзаж скрылся. Босые ножки ее ступали по утоптанной тропинке, над головой, между колосьев, лентой голубело небо, а с двух сторон стеной стояла рожь и шелестела усатым колосом. 

Харитя будто очутилась на дне морском. Во ржи синели васильки и шпорник, белели звездочки ромашки, краснели цветы полевого мака. Вьюнок пополз вверх по стебельку ржи и раскрыл свои нежные белые цветочки. Харитя мимоходом рвала цветы и шла все дальше. Вот и их поле. Она хорошо знает свое поле, вот и овражек, промытый вешней водой. Харитя положила узелок, взяла в руки серп и начала жать. Тихо вокруг. Только кузнечик звенит во ржи, шелестит сухой колос да изредка закричит перепелка. Жнет Харитя, но как-то неладно идет работа. Длинные стебли путаются, большой серп не слушается маленькой руки, колосья щекочут вспотевшее личико... 

Вдруг что-то словно обожгло Харите палец. Она подняла руку и увидела на пальце кровь. Серп выпал у Харити из рук, лицо искривилось от боли, на глаза набежали слезы, и Харитя вот-вот бы расплакалась, если б не вспомнила о своей бедной маме. Быстро обтерла она кровь с пальчика юбчонкой, присыпала порезанное место землей и продолжала жать. Стерня колет босые ноги. Харитя готова заплакать, пот крупными каплями падает на землю, а бедная девочка жнет да жнет.

Вот обернулась Харитя, чтоб положить сжатую горсть колосьев, глянула вокруг, и страх охватил ее. Ведь она одна в поле! А ну, как страшила какая-нибудь выскочит из жита и задушит ее! Вдруг — фррр!. . Перепелка вспорхнула перед самой Харитей и, трепеща коротенькими крылышками, едва перенесла на несколько шагов свое тяжелое, жирное тельце. Сердце затрепетало у Харити в груди от страха, потом как будто остановилось, и Харитя окаменела на месте. В одной руке зажала пучок ржи, в другой — серп. Лицо побледнело. Большие серые глаза с ужасом смотрели на рожь. Через минуту Харитя пришла в себя. Сердце снова застучало в груди. Харитя уже собралась бежать...

На тропинке показались две молодые женщины. Харитя заметила их, опять вспомнила о больной бедной маме и, склонив русую головку, взялась за работу. Она должна сжать рожь! Она должна обрадовать свою несчастную маму!

Женщины приблизились к Харите, узнали ее и переглянулись.

— Ты что тут делаешь, Харитя? — спросили они в один голос. Харитя вздрогнула, подняла на них глаза и застыдилась.

— Жну... мать больная лежит... некому хлеб сжать... с голоду пропадем зимой.

В голосе ее дрожали слезы.

Женщины снова переглянулись.

— Бедное ты, бедное дитя!..

Вдруг Харитя почувствовала, что слезы душат ее.

Как-то сразу ей стало очень жалко больной матери, сильно разболелся пальчик, который она порезала, заболели ноги, исколотые стерней, вспомнился недавний испуг, — слезы градом посыпались на землю, и Харитя заплакала навзрыд.

Женщины бросились к ней.

— Что с тобой, дитятко? Не плачь, перепелочка! Мать твоя, даст Бог, поправится, а рожь мы выжнем, не дадим вам с голоду пропасть. Ну, не плачь же, цветик.

Женщины взяли на руки бедную Харитю, целовали, утешали.

— Идем сейчас к матери, пусть она порадуется, что у нее такая хорошая дочка...

Женщины взяли Харитю за руки и тропкой направились обратно в деревню. Харитя шла и тихо всхлипывала.

IV

Скоро Харитина мать выздоровела. Молодые женщины сжали вдове рожь, крестный отец Харити свез хлеб на гумно, и сироты уже не боялись голодной смерти.

Мать целовала и ласкала свою хорошую дочку, а Харитя щебетала:

— Разве я не говорила вам, матуся, что добрый Бог даст вам здоровья и поможет собрать хлеб? Разве не помоему вышло?..

Пер. А. Островского

(по изд. Коцюбинский М. М. Фата моргана (Fata morgana)

[Текст]: рассказы, новеллы, повести:

[переводы] / Михал Коцюбинский. — М.: Правда, 1987. — 651, [2] с.: ил.)

Текст подготовлен благодаря помощи

сотрудников Челябинской областной

научной библиотеки.

Иллюстрации Людмилы Ильчинской

Михаил Михайлович Коцюбинский родился 17 сентября 1864 г. в Виннице. Позднее Коцюбинские оставили Винницу и переехали жить в село, а затем — в городок Бар. Здесь Михаила отдали в начальную школу (1875–1876).

В 1876—1880 гг. Коцюбинский учился в духовном училище в Шаргороде. В этот период произведения Тараса Шевченко, Марко Вовчка произвели на Михаила такое сильное впечатление, что он и сам захотел стать писателем. По окончанию учебы Коцюбинский поехал в КаменецПодольский, намереваясь учиться в университете, но эта мечта не осуществилась. В 1881 г. семья Коцюбинских, которая некоторое время переезжала с места на место, вернулась в Винницу. В 1882 г. Коцюбинский был арестован за связь с народовольцами, а после освобождения взят под надзор полиции.

Из-за тяжелого материального положения семьи юноше не удалось продолжить образование: ослепла мать, а впоследствии (в 1886 г.) умер отец. Ответственность за довольно большую семью (восемь человек) легла на плечи Михаила. В 1886—1889 гг. он дает частные уроки и продолжает учиться самостоятельно, а в 1891 г., сдав экзамен экстерном при Винницком реальном училище на народного учителя, работает репетитором.

В 1892—1896 гг. Коцюбинский был в составе Одесской филлоксерной комиссии, боровшейся с вредителем винограда — филлоксерой. Работа в селах Бессарабии дала ему материал для написания цикла молдавских рассказов: «Для общего добра», «Пекоптьор», «Дорогой ценой». Затем писатель работал в Крыму, который зажигал творческое воображение чувствительного к экзотике Коцюбинского. В 1898 г. Михаил Михайлович переехал в Чернигов. 

Сначала занимал должность делопроизводителя при земской управе, временно заведовал столом народного образования и редактировал «Земский сборник Черниговской губернии». В сентябре 1900 г. устроился в городском статистическом бюро, где работал до 1911 г. В Чернигове встретил Веру Устиновну Дейшу, влюбился, и она стала его женой. Здесь выросли его дети — Юрий, Оксана, Ирина, Роман. Еженедельно в доме писателя собиралась литературная молодежь города. Сюда приходили такие известные в будущем писатели и поэты, как Василий Блакитный, Николай Вороной, Павло Тычина.

Впоследствии М. Коцюбинский начал путешествовать. Он объездил почти всю Европу — не только по зову души, но и в связи с болезнью. Он часто посещал итальянский остров Капри, где проходил лечение от астмы и туберкулеза. В 1911 г. Общество сторонников украинской науки и искусства назначило М. Коцюбинскому пожизненную стипендию в размере 2000 рублей в год, чтобы он мог уволиться со службы. Однако писатель чувствовал себя все хуже.

Весной 1913 г. М. Коцюбинского не стало. Похоронили писателя на Болдиной горе в Чернигове.